ника, 59 - 21 июня 2012 08:25

Вчера поздравляла с подругой ее прабабушку Анастасию Николаевну с без десяти сто. Именинница потчевала нас собственноручно испеченным тортом « Наполеон», размером с тележное колесо, и семейной историей. От обоих угощений было невозможно оторваться. Особенно, от семейной истории.
Начала Анастасия Николаевна со своего деда Иллариона Матвеевича, Илиньки, прижитого неким помещиком от дворовой девушки, которая, в согласии с законом жанра, умерла родами. И помещик кинулся в ноги бездетной жене, и она согласилась растить бастарда, но как приемную сироту, а не как законного наследника, чем спасла через полвека его жизнь и фамильные напольные часы фирмы Густава Беккера. Потому что, когда в двадцатые годы Иллариона Матвеевича, инженера-путейца, новая власть «кратировала», как тогда выражались, или, попросту говоря, ограбила, вывезя на пяти подводах все имущество, включая ночные горшки и папильотки, отсутствие юридически зафиксированных связей с эксплуататорами позволило жене его написать в Кремль, самому М.Калинину, про «вопиющую несправедливость к пролетариату умственного труда». Письмо получили, прочитали и - о чудо! - велели возвратить сыну «умершей от непосильного гнета простой русской крестьянки кровью и потом заработанное добро». Но из всего добра отыскались в общественном свинарнике только уже упомянутые напольные часы. Их поставили там, чтобы они своим боем помогали соблюдать научный режим кормления животных. Часы сгинули в 60-е годы, когда народ переселяли из частных домов и квартир с потолками в малогабаритные «хрущевки», и на помойки массово ссылались могучие старорежимные буфеты, комоды, широкостворчатые трельяжи резного дерева и многоярусные люстры.
Кажется, что мне за дело до неведомых предков малознакомой старухи? Но я была готова слушать и слушать и про Илиньку и про сына его, Николая, что умер от желтухи в тюрьме, куда его посадили на два года за то, что не сообщил о приятеле, рассказавшем при нем анекдот о вожде и учителе. А начальник тюрьмы так зауважал Николая за золотые руки и веселый нрав, что отдал ему, уже покойнику, свой личный носовой платок, чтобы повязать вокруг чресл. Благодаря чему закопали мужика не голым, как прочих, а, по-людски, с прикрытым срамом. А жена Николая, ушибленная событиями, назвала новорожденную уже без мужа дочку Жизелью в память о последнем совместном вечере, проведенном в театре на одноименном балете Адана. Что делать, конечно, не следовало. Девочка выросла, влюбилась в командировочного чужого мужа, и, сразу после того, как это выяснилось, вышла на ноябрьскую демонстрацию, высоко неся над головой портрет своего соблазнителя, ею квадратно-гнездовым методом с фотографии срисованный и вставленный в раму взамен какого-то члена Политбюро. Хорошо, что времена уже были вегетарианские и Жизель всего лишь определили в местную дурку, в отделение неврозов с щадящим режимом, где большую часть пациенток тоже лечили от несчастной любви. Так что девушка оказалась в понимающем коллективе, и с удовольствием потом в него демисезонно возвращалась. А в детстве Жизель больше всего на свете любила не коварных женатых дядек, а любила когда их общая с Настей ( будущей Анастасией Николаевной) бабушка, та самая, что написала письмо Калинину, в ответ на просьбу « бабаня, расскажи про старину» задумчиво откидывала голову на сомкнутые замком руки, что означало согласие.
Эту, почти вековой давности просьбу Анастасия Николаевна произнесла с той, видимо, навсегда закрепленной за ней интонацией, с которой ее произносили еще на столетие раньше и мечтательная уездная барышня ( « Расскажи мне, няня, про ваши старые года…») и молодой московский аристократ, чьи « Рассказы бабушки, записанные и собранные ее внуком Д. Благово» вместе со сборником « Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень» я перечитываю раза два в год с неизменным упоением. Да наверное, эту просьбу, с этой интонацией, произносили в детстве и юности все, кому повезло иметь рядом «прамаму», и если бы у всех этих людей хватило ранней мудрости или поздней памяти, чтобы записать услышанное, а у кого-то ума и щедрости это многотомно издать, мы б, возможно, получили историю отечества не в виде расчлененки, а как организм, с единой кровеносной системой, позволяющей ему дышать, двигаться, мыслить, помнить, в общем, быть живым. Потому что – странная вещь! – но, в отличие от обычных мемуаров, которые могут быть увлекательными, а могут и не быть увлекательными, воспоминания немолодых женщин, обращенные к кому-то близкому, кто появился на свет через поколение, излучают некое волшебное тепло, которое невозможно не почувствовать, которому невозможно не покориться, и неважно знамениты эти женщины или нет, и кого они встречали на своем пути.

• 
• 
•